Очерк истории смертной казни в России. Речь, читанная на годичном акте Императорского Казанского университета ордин. проф. Н. П. Загоскиным. // Известия и ученые записки Казанского Университета – 1892 г. - №1. //Allpravo.ru – 2004г.

В памятниках права Московского периода русской исторической жизни государственное воззрение на преступление и наказание отвоевывает себе все большее и большее место, постепенно отодвигая на задний план прежнее частное воззрение на эти два понятия. Понятие «обиды», нарушения частных интересов, частных прав, входившие главным моментом в старое воззрение на преступление, теперь понятием «лихаго дела», «лиха», зла, направленного не только против частного лица, но и против всего государства. Вместе с тем и преследование преступлений становится делом «царским», публичным, государственным, в силу чего «самосуд», в смысле остатка древнего института мести и возможности частного примирения с преступником – объявляется невозможным, запрещенном, возводимым в самостоятельное преступление: «А за самосуд – 4 рубля; а самосуд то: кто поймает татя с поличным и его отпустить, взяв с него выкуп (посуль)», - определяют отставные грамоты. В связи с совершающимся изменением в воззрении на преступление, постепенно изменяется и воззрение на наказание, которое стремится сделаться личным, падающим на самую личность преступника, и все более и более получает устрашительную окраску, достигающую самых мрачных тонов в эпоху Уложения 1649-го года. Смертная казнь, все шире и шире раздвигающая сферу своего применения, выражает тенденцию занять первенствующее место в устрашительной карательной системе русского уголовного законодательства.

Если мы постараемся разобраться в движении русского уголовного законодательства в эпоху завершения двухвекового процесса московской централизации и тори торжества идеи абсолютной государственности, т. е. в эпоху уставных грамот, Судебников, первоначального возникновения губнаго права и сделаем попытку выяснить, - какие именно преступления преследуются в эту пору в качестве преступлений публичных, то придем к убеждению, что такой характер принимает уголовные правонарушения, заключающие в себе понятие лиха, абсолютного зла. Сюда, в особенности, относятся лихие дела, совершаемые ведомыми лихими людьми. «Ведомый» лихой человек – это лице, которое уже не впервые проявляет свою преступную волю, которое пользуется репутацией завзятого, закоренелого злоумышленника, испорченность свободной воли которого ведома обществу. В силу этого последнего, признание лица, впавшего в лихое дело, ведомым или неведомым лихим человеком – составляет право той общины, к которой принадлежит преступник; этот приговор общины по отношению к впавшему в правонарушение сочлену своему является результатом особого процессуального акта, известного под названием повального обыска, при котором члены общины допрашиваются относительно нравственных качеств заподозренного в преступном деянии сочлена своего; если община «одобрит» его – запозреннный отдается на поруки и освобождается от дальнейшего преследования, если же она «облихует» его, объявит «лихим человеком» - в таком случае он подвергается пытке и другим фазисам сыскного производства. Ведомый лихой, признанный виновным, присуждается к безусловной смертной казни.

Судебники и современные им памятники выделяют целый круг преступных деяний, которые влекут за собою смертную казнь или безусловно, сами по себе, по своим объективным признакам, или в том случае, если они совершены ведомыми лихими людьми. К преступным деяниям этого рода относятся: по судебнику 1497 года, изданному великим князем Иваном III Васильевичем – 1) Душегубство, 2) Разбой, 3) Татьба, 4) Ябиднечиство, т. е. умышленное вчинание заведомо ложных тяжб, 5) Государское убойство, т. е. холопом господина, 6) Крамола, т. е. государственная измена, 7) Церковная татьба, 8) Головная татьба, т. е. кража человека, 9) Подмет, т. е. подкинутие поличного и 10) Зажигательство (поджог); Судебник 1550 года, царя и великого князя Ивана IV Васильевича, добавляет к этим преступлениям: 11) Подписку, т. е. подлог актов, и 12) Градскую сдачу, т. е. изменническую сдачу неприятелю города[1]. Судебники выделяют, таким образом, значительный круг преступных деяний, в которых злая воля их содеятелей признается настолько испорченною, закоренелою, что только физическое уничтожение обладателя ее способно оградить государство и общество от дальнейшей опасности. В этих преступлениях не только не допускается для потерпевшего возможность применения с преступником, но не допускается даже отмена смертной казни в целях возмещения материального ущерба, понесенного им от правонарушения. Дело в том, что в древнем правовом быту, если у преступника не было средств для возмещения материального ущерба, причиненным его преступным деянием, в таком случае он выдавался потерпевшему «до искупа», т. е. отдавался ему в подневольное состояние до тех пор, пока не заработает личным трудом всю сумму ущерба, причиненного его деянием. Теперь подобного рода способ возмещения материальных интересов потерпевшего не допускается по отношению к ведомым лихим людям; интерес публичный, лежащий в данном случае в основе преследования преступления, уже отодвигает на второй план интересы частные: «А доведут на кого татьбу, или разбой, или душегубство, или иное какое лихое дело, - определяет судебник 1497 года, - и будет ведомый лихой, и того велети казнити смертною казнью, а истцево велети доправити из его сстатка (т. е. из остающегося после него имущества)… а не будет у которого лихого сстатка, чем истцево (т. е. частное удовлетворение потерпевшего) заплатить, и лихаго истцу в его гибели (т. е. в материальном ущербе) не выдати, а велети казнити смертною казнью»[2]. Ведомым лихим человеком, т. е. заслуживающим смертную казнь, признается и вор, пойманный во второй краже в том случае, если он даст под пыткою собственное признание: он подлежит в этом случае безусловной смертной казни; если же вор – рецивист не принесет собственного признания, в таком случае он подвергается повальному обыску и, если будет облихован, присуждается к пожизненному тюремному заключению, в противном же случае отдается на крепкую поруку[3]. Мы видим, таким образом, что XV-й век вырабатывает себе более строгий взгляд на рецидивную кражу: Двинская уставная грамота 1398 года грозит смертною казнью (повешением) только за третью кражу; Судебник 1497 года угрожает ею уже за вторую.

Вникая глубже в смысл уголовных определений обоих Судебников, мы приходим к возможности разделить все преступные деяния, обсуждаемые этими памятниками в качестве лихих, т. е. преследуемых публичною властью, на две группы: а) Лихие дела высшего рода и б) Лихие дела низшего рода. Первые влекут за собою безусловною смертною казнь. Сюда относятся: 1) Лихие дела, совершаемые ведомыми лихими людьми, облихованными на повальном обыске; 2) Лихие дела, объектом которых является непосредственно само государство, - преступления политические, которые неизбежно влекли за собою смертную казнь даже и в том случае, если совершались не ведомыми лихими людьми; 3) Квалифицированный вид убийства – государское убойство; 4) Квалифицированные виды преступлений против собственности – зажигательство и кражи церковная и головная, хотя бы они были совершены в первый раз и не ведомым лихим человеком; 5) Рецидивная простая кража, при собственном признании преступника с пытки, и 6) Подмет, как преступное деяние, весьма опасное при том важном значении, какое придавалось в то время поличному[4]. Лихие дела низшего рода могут и не влечь за собою смертной казни, но подлежать другим, или личным или денежным, наказанием, если они не содержат в себе ни субъективных (облихование, ведомость преступника, как лихаго) ни объективных (квалификация деяния) признаков, усиливающих наказуемость. Сюда относятся: душегубство, разбой, татьба, ябиднечиство и другие преступные деяния, совершаемые не ведомыми лихими людьми и неквалифицированные законодательством.

Сводя к одному все сказанное выше, мы получаем возможность представить следующую таблицу преступных деяний, обсуживаемых Судебниками в качестве лихих дел высшего рода, а потому и караемых смертною казнью:

Мы видим, таким образом, что смертная казнь сделала в течении последней четверти XV века, т. е. со времен Псковской Судной Грамоты 1467 года, не говоря о Двинской уставной грамоте 1398 года, весьма значительные успехи с точки зрения расширения сферы ее применения: смертной казни могло теперь подлежать всякое лихое дело, коль скоро оно совершалось ведомым лихим человеком, коль скоро сама земщина, спрошенная о том органами правосудия, облиховывала своего сочлена, признавала его злую волю закоренелою, неисправимою. Здесь в руки земщины дается громадная компетенция, громадное участие в области уголовного суда, - быть может еще более широко поставленное, в сравнении современным нам институтом суда присяжных[5].

В эпоху Судебников вырабатывается новая форма процесса для тех преступных деяний, инициативу преследования которых принимает теперь на себя само государство. Это – сыск, или, выражаясь современною юридическою терминологиею, процесс следственный, инквизиционный, противополагаемый отныне суду, в смысле процесса обвинительного, требующего наличности частного обвинителя. В сыске наличность частного обвинителя уже не является существенною; здесь сама государственная власть выступает в роли обвинителя, пользуясь для расследования уголовных правонарушений двумя могучими орудиями: повальным обыском и пыткою. Во второй четверти XVI века возникает в Московском государстве губное право, т. е. предоставлявшееся отдельным земщинам право собственного, земского, розыска, суда и карания некоторых преступных деяний; право это предоставлялось путем дачи земщинам особых губных грамот, определявших организацию и деятельность выборных губных учреждений. В своем первоначальном возникновении, губное право распространялось лишь на преступление разбоя, но в дальнейшем своем развитии оно, мало помалу, захватывает в круг своей компетентности и другие высшие силы уголовных правонарушений, - в особенности же душегубство, разбой и татьбу с поличным, - так что в эпоху Новоуказных статей (вторая половина XVII столетия) веданию губных учреждений подлежали уже все, сколько ни будь выдающиеся, преступные деяния. В Москве создается и особое центральное правительственное учреждение, Разбойный или Сыскной приказ, в котором сосредотачивается высшее ведание губного дела и всех местных губных учреждений. Сыск, в смысле вновь появившейся формы следственного процесса, и делается формой губного института. На почве этого то губного института и сыскного процесса совершается дальнейшее расширение круга дел, преследуваемых государством уже с государственной точки зрения, и дальнейшее развитие уголовных начал, выраженных в Судебниках 1497 и 1550 годов, вплоть до издания в 1649 году Соборного Уложения царя и великого князя Алексея Михайловича.

В губных грамотах, дополнительных к Судебнику указах, и, в особенности, в выработавшейся из них Уставной книге Разбойного приказа – повторяются те же санкции смертной казни, которые были известны и Судебникам; но явились и некоторые изменения, которые мы сейчас укажем. При царе Борисе Федоровиче Годунове сделано было изменение в наказуемости разбоя. В это царствование состоялся боярский приговор, в силу которого разбой, не соединенный с убийством и поджогом, наказывался смертью только в третий раз, а за первые два раза карался тюремным заключением до указа; разбой же. соединенный с убийством и поджогом, влек за собою смертную казнь и за первый раз. В преступлении разбоя наказуемость для пособников, попустителей и пристанодержателей назначается такая же, как и для главных виновников. Затем, вопреки Судебникам, восстановляется старинное определение Двинской уставной грамоты, в силу которого смертная казнь налагается не за вторую простую тяжбу, как узаконяют это Судебники, но только за третью; первая тяжба наказуема кнутом, с отдачею на поруки, вторая – и отсечением руки[6].

Мы имеем, наконец, указания и на совершенно новые санкции смертной казни, проникшие в практику в промежуток времени между Судебниками и Уложением 1649 г. и заимствованные, как это вполне выяснено, из Литовского Статута; они были открыты покойным Н. В. Калачовым в так называемом «Эрмитажном» списке Царского Судебника и дополнительных к нему указов. Здесь новые санкции смертной казни даны в следующих преступных деяниях:

1)Убийство отца, матери и, вообще, сродича. За это преступление угрожается страшною казнью: преступника возят по торгу, причем рвут тело его клещами; затем его утопляют, связав вместе с собакою, петухом, ужом и котом. Лица, находившиеся в заговоре с убийцею, казнятся смертью.

2)Убийство братом брата, сестрою брата, братом сестры, шурином зятя, затем шурина «или ближнего своего приятеля»; род смертной казни при этом не определяется.

3)Убийство или ранение слугою господина. Здесь мы имеем, очевидно, дело с преступным деянием, аналогичным «государскому убойству» Судебников. Виновный подвергается за это преступление «смерти злой», без указания рода ее.

4)Насильственное растление девицы. Род смертной казни опять таки не определяется; согласие изнасилованной выйти за муж за виновного освобождает его от наказания.

В цитируемых нами статьях интересно определение, в силу которого не вменяется убийство, совершенное в состоянии необходимой обороны: «кто на кого засел на подсад (в засаду), и тот остережается и его самого убьет». Но при этом ставятся следующие необходимые условия: а)отсутствие предварительной ссоры с убитым, б)необходимость самозащиты («бороняся от него убил») и в)немедленное заявление местному воеводе, под присягою, об обстоятельствах дела[7].

Наконец, губные грамоты определяют смертною казнь за злоупотреблением лиц, допрашиваемых на повальном обыске: ею караются обыскные люди, которые укрывают при этом процессуальном акте лихих людей или дают ложные показания, одабривая виновных или облиховывая невинных[8].

Мы видим, таким образом, что на почве Судебников и памятников права их развивающих и дополняющих – уже кладутся твердые основы той суровой уголовной системы, которая с полною силою раскроется перед нами в Уложении и Новоуказных статьях.

Столетний промежуток времени, истекший от издания 1550-года до появления Соборного Уложения 1649-го года – может быть назван эпохою неустанной борьбы Московского царства с воображаемыми или действительными антигосударственными элементами, несовместными с получившею перед тем торжество идеею строгой, строгой, абсолютной, государственности. С этой точки зрения представляются окрашенными одинаковым колоритом и борьбы Москвы с последними остатками упраздненного удельного уклада, и борьба Грозного царя с боярством, и борьба московского государства с «лихими» людьми. В эту пору борьбы за свое существование идеи строгой, абсолютной государственности, преступник, «лихой человек», действительно «представлял собою крупную и весьма опасную для государства силу, с которою государственная власть должна, открыто бороться, притом бороться почти на равных правах», - как метко замечает профессор Н. Д. Сергеевский. И Московское государство борется с «лихим человеком», борется с ним без устали, без пощады. «Неизбежным результатом такого положения вещей является общее повышение всего масштаба карательной системы – наказания являются тягчайшие; смертная казнь выдвигается на первый план и нередко становится poena ordinaria в буквальном смысле этого слова», - продолжает г. Сергеевский свою характеристику этой эпохи развития уголовного права[9].

Не довольствуясь личною борьбою с «лихими людьми», государство привлекает к этой борьбе и земщину, предоставив ей губное право и дав в ее руки могучее оружие борьбы в лице повального обыска, на котором само общество, как мы это видели, решает вопрос о «лихости» своего сочлена, а вместе с тем и вопрос о том, может ли этот сочлен продолжать оставаться в его среде, или же он должен быть «изведен», «искоренен», стерт с лица земли?

Эта неусыпная борьба с «лихими людьми», целое столетие продолжающаяся на почве губного института и суровой практики Разбойного приказа, достигает своего апогея в Соборном Уложении царя и великого князя Алексея Михайловича. Устрашительный элемент кары проникает собою все уголовное право этого законодательного памятника. Уложение 1649-го года как бы видеть в каждом члене общества действительного или предполагаемого «лихого человека» и спешить застращать его угрозою жестокой кары, с тем, чтобы удержать от правонарушения. «Чтоб на то смотря иным не повадно было такового творити»; «да и другие страх приимут» - таковы сентенции, которыми то и дело сопровождаются жестокие карательные санкции Уложения. К началу устрашения предвходит здесь и начало талиона, т. е. воздания преступнику злом тожественным или аналогичным с тем злом, которое учинено им самим, по принципу: «кровь за кровь, око за око, зуб за зуб». Совершено убийство – и Уложение предписывает покарать убийцу «смертию же»; за поджог – преступника самого сожигают; подделывателю монеты заливают горло расплавленным металлом; преступник, изувечивший кому либо глаз, ног, уши – подвергается такому же увечью…

Количество преступных деяний, за которые Уложение грозит смертною казнью, оставляет далеко за собою Судебники, а равно современные и последующие за ними памятники права; по исчислению проф. Кистяковского, Уложение дает санкцию смертной казни в 54-х, а по исчислению проф. Сергеевского – в 60-ти случаях. Если прибавим к этому многочисленные назначения «жестокаго» или «нещадного» наказания кнутом, - страшным орудием кары, от которого, по свидетельству современников, весьма нередко следовала смерть, - и целый ряд жестоких членовредительных наказаний, нередко также оканчивавшихся, конечно, смертным исходом, в таком случае границы фактического применения смертной казни по Уложению должны быть раздвинуты еще шире.

Суровый характер уголовных постановлений Уложения 1649-го года уже давно обратил на себя внимание исследователей. Еще в 30-х годах В. Строев в своей монографии: «Историко-юридическое исследование Уложения» характеризует этот законодательный памятник в качестве «чудовищного, кровожадного и до невероятности свирепого»; «филантроп изумляется, - восклицает Строев, - читая Уложение и едва верить, что когда сии казни существовали действительно».

Откуда же заимствовало уложение этот «кровожадный и свирепый» характер свой? Уже довольно рано, вслед за выяснением вопроса об источниках, из которых черпало Уложение свое содержание, было высказано положение, что суровый характер этого памятника объясняется воздействием Кормчей книги, послужившей одним из его источников. Действительно, этот источник указывается в сам царском указе об учреждении редакционной комиссии для разработки проекта нового кодекса: «Которые статьи написаны в правилах святых Апостол и святых Отец, и в градских законах греческих царей, а пристойны те статьи к государственным и земским делам, и те бы статьи выписать», - предписывается этой редакционной комиссии. До нас дошел, далее подлинный «Уложенный столбец», на котором, на полях. Указаны против некоторых статей те источники, из которых они заимствованы, - и здесь мы имеем непосредственные ссылки на «градские законы», которые, однако, несравненно малочисленнее действительных заимствований из Кормчей книги. Римско-византийскому уголовному праву, нормы которого проникли в уложение через посредство Кормчей книги, памятник этот в весьма значительной степени обязан суровостью своих карательных санкций. В Уложении 1649-го года византизм оказывает решительную победу над русским светским уголовным законодательством, которое в течении целых шести столетий упорно ему противоборствовало – начиная со времен Владимира Святого, отказывавшегося от совета греческих епископов казнит разбойников, и Владимира Мономаха, оставившего своим сыновьям завет не казнить смертью «не правого, ни виновного». Влияние Кормчей книги на уголовное право Уложения 1649-го было весьма значительным; укажу, только для примера, на назначения смертной казни в преступлениях против веры ( глава I, статья 1), за поджог (II,4), государственную измену (VII, 20), отцеубийство и матереубийство (XXVII, 1 –2) подговор к «затейному» делу (XXII, 13), мужеубийство (XXII, 14), насилие женщин (XXII, 16), - которые всецело заимствованы из Кормчей книги.

Но мы были бы несправедливы, всецело приписав Кормчей книге исключительное влияние на суровость уголовных постановлений Уложения. Весьма значительное влияние оказал на этом отношении и Литовский Статут, - памятник литовско-русского законодательства, воздействие которого на историческое развитие древнего русского права далеко не в надлежащей степени оценено еще наукою. Мы уже видели, что Литовский Статут активно влияет на русское уголовное право эпохи дополнительных к Судебнику указов, вводя в него новые санкции смертной казни. Царский указ об организации редакционных работ по составлению проекта Уложения не указал на Литовский Статут, в качестве источника этих работ, - тем не менее председатель редакционной комиссии князь Н. И. Одоевский и товарищи его широкою рукою черпали из него содержание будущего законодательного кодекса: это видно из подлинного «уложенного столбца», на полях которого вынесено 56 указаний на заимствование отдельных статей из Литовского Статута. Справляясь по этим указаниям с текстом Уложения, мы найдем, что определения смертной казни за преступления против Величества (глава II, статья 1), убийство и насилие женщин (VII, 30), братоубийство (XXII, 7), убийство господина (XXII, 9), детоубийство (XXII, 26) – обязаны своим появлением в уложении именно Литовскому Статуту. Отсюда ясно, что бывшее в прежнее время господствующим в науке безусловное обвинение Кормчей книги в жестоком характере Уложения 1649-го года – требует серьезной проверки; значительная доля этого обвинения должна пасть и на Литовский Статут.

Давая санкцию смертной казни за те или другие преступные деяния, Уложение царя Алексея Михайловича весьма неохотно определяет самый род казни: «казнить смертью», «казнить смертью безо всякой пощады» - вот излюбленная этим памятником формула санкций. Из почти 60-ти назначений смертной казни – только в семи случаях указывает Уложение род ее, предоставляя в этом отношении широкий простор усмотрению самого суда или имея в виду нормальный вид казни – отсечение головы на плахе. Точно также и обрядовая форма смертной казни, самый порядок совершения ее – мало интересует законодателя. Со всем этим знакомят нас дополняющие и развивающие Уложение новоуказные статьи, из которых, равно как из некоторых других источников, мы узнаем, что этот памятник даже и не исчерпывает всех видов казни, в действительности практиковавшихся в его время[10]. Так, Уложение указывает нам всего только пять видов смертной казни: сожжение, повешение, залитие горла расплавленным металлом, окопание заживо в землю и отсечение головы; между тем, мы имеем свидетельства, что в эпоху Уложения практиковались и другие виды смертной казни, как то: четвертование, утопление и посажение на кол.

Обращаясь к внутреннему содержанию Уложения 1649 года, мы найдем, что санкция смертной казни назначается этим памятником за следующие преступные деяния:

I. Преступления против веры. Смертная казнь назначается здесь: за богохуление, хулу на Спасителя, Пресвятую Богородицу, святой крест и святых угодников Божиих, и за совращение из православия; уличенные в одном из этих преступных деяниях сожигаются заживо. Нормальная, неквалифицированная, смертная казнь, без указания рода ее, грозит за святотатственную кражу («храмовая татьба» эпохи Судебников), убийство в церкви и нарушение благочиния во время литургии, последствием которого явилась невозможность совершения последней. (Улож. I, 1, 2,4; XXII, 24).

II. Преступления государственные. Сюда относятся: злоумышление против особы государя, а равно составление заговора или скопа против него; убийство или нанесение раны в присутствии государя или на государственном дворе; бунт против существующего правительства и государственная измена. Род казни в преступлениях этой категории не определяется (II, 1 – 3, 6; III, 3).

III. Преступления против установленных властей. Здесь фигурируют: открытое восстание против властей; причинение смерти приставу, явившемуся из Москвы для вызова к суду; нанесение на суде смертельных раны судье; подложенное составление или порча акта, исходящего под авторитетом государственной власти («подписка» эпохи Судебников), и недозволенный выезд заграницу с целью измены (II, 21 – 22; X, 106, 139 – 142; IV, 1 – 3; VI, 4).

IV. Преступления против имущества и доходов казны и против государственных регалий. Сюда относятся: приготовление фальшивой монеты и порча настоящей, за что назначается залитие горла расплавленным металлом, и корчемная продажа табака, угрожаемая простою смертною казнью (V, 1, 11).

V. Преступления против общественного благоустройства и благочиния. Здесь предусматривается произведение в среде населения смут и злоумышлений на «затейные дела» (XXII, 13).

VI. Преступления против жизни и чести частных лиц. Здесь на первом месте стоят квалифицированные виды убийства, облагаемые смертной казнью «без пощады»: убийство родителей детьми, убийство матерью незаконнорожденного ребенка[11] и мужеубийство, за которое виновной грозит окапание заживо в землю[12]. Смертная казнь определяется и за оскорбление чести женщин, сопряженное с насильственным действием (XXII, 1 – 2, 26, 14; VII, 30; XXII, 16).

VII. Преступления против собственности. Здесь смертная казнь определяется: за поджог, угрожаемый сожжением преступника, вторичный разбой и третью простую, неквалифицированную, татьбу; в последних двух случаях предполагается обыкновенная казнь (II, 4; X, 228;XXI, 17, 12).

Законодательная деятельность Московского государства не ослабевает после издания Соборного Уложения царя Алексея Михайловича. Она принимает, напротив, особенно оживленный характер, - и это вполне естественно, так как наступает перед-реформационная эпоха, когда более ясно сознается необходимость внести в жизнь новые начала, изменить или развить многое существующее, когда, словом, уже подготавливается почва для будущих преобразований Петра I. Вся совокупность отдельно законодательных актов, состоявшихся с момента обнародования Уложения и до единодержавия Петра I (1649 – 1696 гг.), известна в истории русского права под названием Новоуказных статей.

Новоуказные статьи заключают в себе весьма большое количество постановлений, относящихся к области интересующего нас вопроса. Здесь мы найдем целый ряд узаконенний, дополняющих, видоизменяющих и развивающих определения, относительно смертной казни, Уложения 1649 года. Нельзя сказать, что бы эти узаконенния отличались особенною последовательностью: мы встречаем в них множество противоречий, как по отношению к Уложению, так и между собою; мы находим здесь то введение новых санкций смертной казни, то отмену уже существующих, которые вскоре вновь восстановляются и затем снова отменяются и т. д. Эта неопределенность послужила причиною различия во взглядах на отношение новоуказных статей к смертной казни, высказывавшихся в литературе. Покойный И. Д. Беляев утверждал, например, что общий характер уголовного права новоуказных статей выражается «в смягчении прежней строгости и даже жестокости, допущенной Уложением»[13]. Нельзя не заметить, что такой взгляд, действительно, имеет в свою пользу довольно веские доводы; в первое десятилетие по издании Уложения законодательство как бы само устрашилось суровости, высказавшейся в этом кодексе, и спешит дать его уголовному праву корректив в смысле смягчения его определений относительно смертной казни. По крайней мере, в 1653 – 1655 годах предпринимается серьезная попытка к ограничению смертной казни по отношению к некоторым видам преступлений. 20-го октября 1653 г. состоялся именной царский указ, которым повелевается освободить от смертной казни всех разбойников и татей, приговоренных к ней по узаконениям, издававшимся со времен царя Ивана Васильевича (т. е. по Судебнику 1550 г. и дополнительным к нему указам) и по уложению 1649 года; всем ожидающим экзекуций тюремным сидельцам велено «живот дать», заменив смертною казнь наказанием кнутом, отсечением пальца от левой руки и ссылкою в Сибирь или в понизовые и украйные города. Смертная казнь оставляется в данном случае в силе только для рецидивистов. Указом от 16 августа 1655 года предписывается «давать живот», т. е. освобождение от смертной казни, тем разбойникам, татям и воровским людям, которые добровольно покаются и отдадутся в руки приказным людям; таим образом, московское законодательство как бы само сознается в бессилии устрашительных кар в деле его борьбы с «лихими людьми» и делает попытку войти с ними в компромисс, предлагая им «дарование живота» за покаяние и добровольную покорность государству. Смягчаются и отдельные виды санкций смертной казни. Указом от 25 мая 1654 года предписывается смягчение казни для поджигателей, заменив мучительное сожжение живьем – простым повешением. Состоялась в эти годы, по-видимому, и отмена страшного окопания в землю жен за убийство мужей своих. Мы заключаем это из того, что указом от 11 мая 1663 года подтверждается эта жестокая казнь; следовательно, мы вправе думать, что она была перед тем отменена в одной из недошедших до нас новоуказных статей. Но не долго продержалось такое направление московского уголовного законодательства: оно вскоре снова возвращается к прежней суровости своей. Восстановляется, как мы только что видели, окапывание жен в землю, опять отмененное в 1689 г. (19 февраля), с заменою его отсечением головы, но затем векоре снова появляющееся в ряду уголовных кар. Не долго просуществовала и предписанная указом 20 октября 1653 года отмена смертной казни для разбойников и татей. Уже в 1659 году (указ от 8 августа), по ходатайству вотчинников и помещиков, предписано было, в уважение их «служб, крови и ран», восстановить повешение для разбойников, захватываемых в понизовых городах. 11 мая 1663 года повелевается разбойникам и ворам, «которые доведутся смертной казни», вместо того отсекать обе ноги и левые руки, прибивая отрубленные члены к придорожным деревьям; очевидно, что эта чисто-устрашительная кара в сущности восстановляет смертную казнь, но еще более мучительною в сравнении с простым повешением. Более мягким может быть с этой точки зрения закон 24 января 1666 года, которым предписывается вновь казнить смертью воров, разбойников и убийц; преступникам первых двух категорий определяется повешение, преступникам последней категории – отсечение голов. Нельзя назвать особенным смягчением наказания и новую кару, назначенную указом 8 марта 1672 года фальшивым монетчикам: залитие горла расплавленным металлом заменяется для них отсечением обеих ног и левых рук. Этот род членовредительного наказания, вводимый во второй половине XVII века в качестве замены смертной казни и который был, в сущности, жестоким, хотя и маскированным, видом последней, отменяется указом 10 сентября 1679 года: этим законом отсечение ног и левых рук заменено пожизненною ссылкою преступника, вместе с женою и детьми, в Сибирь – «на пашню». В 1683 году уничтожается смертная казнь за произнесение возмутительных речей в народе, клонящихся в соблазну или смуте: здесь смертная казнь заменена ссылкою, с предшествующим ей наказанием кнутом[14].

Если мы и наблюдаем в новоуказных статьях робкие и нерешительные шаги на поприще смягчения ужасов современной устрашительной системы, с смертною казнью во главе, то за то отдельные указы второй половины XVII века, как это верно подмечено проф. Сергеевским, весьма значительно распространяют угрозу смертной казни, даже сравнительно с Уложением. Указная деятельность идет в этом отношении впереди нормальной законодательной системы Думы Боярской. Угроза смертною казнью щедро расточается в этих указах за массу преступных деяний против интересов и доходов казны, общественной безопасности и даже за проступки чисто полицейские и дисциплинарные; здесь уже зарождается дисциплинарное воззрение на преступления и проступи, в силу которого основным моментом их является неповиновение государственной власти, ослушание царского указа. Предписывает, например, царский указ приказным людям воздерживаться от не правосудия и мздоимства – и тут же грозит, что ослушникам этого указа «быть в смертной казни». Смертною казнью угрожается таможенным и кабацким головам за нерадение в вверенных им сборах, соляным прикащиком за неверное показание количества соли; воеводам за неприятие мер против смертной спекуляции; страхом смертной казни стараются царские указы воздержать от частных лиц от запрещенной торговли ревенем и недозволенного вызова за границу хмеля, от порчи засечных лесов, от незаконного способа ловли сельдей; смертная казнь грозит лекарю за ошибку в отпуске лекарства, служилому человеку за вчинание местнического спора; даже простое «небрежение», неосторожность в обращении с огнем угрожается «лишением живота»[15]…

Мы видим, таким образом, что угроза смертною казнью – становится во второй половине XVII века излюбленным средством побуждения граждан к послушанию, к повиновению царским указам. Слова: «и быть им в смертной казни», «и таковых казнить смертью» - становятся в эту эпоху ходячею запретительною формулою. Само собою разумеется, что в огромном большинстве случаев эта шаблонная угроза не приводилась в исполнение, - но самая возможность безпрестанного фигурирования в ее указах наглядно свидетельствует нам о том, на сколько, по мере приближения к эпохе Петровских реформ, все больше и больше прививается у нас и в области законодательства, и в области исполнительной деятельности, воззрение на устрашение, как на лучшее средство заставить граждан подчиняться закону и повиноваться царским указам.

Мы заметили выше, что Уложение царя Алексея Михайловича далеко не исчерпывает всех видов смертной казни, которые фактически имели применение у нас в половине и во второй половине XVII века. Постараемся же восстановить те виды ее, которые практиковались в ту пору в головной практике Московского государства и мрачная картина которых восстановляется как из памятников законодательства этой эпохи, так и из других современных им источников:

I.Отсечение головы. Это был нормальный вид казни, который мы должны предполагать во всех тех случаях, когда в памятниках род казни не определяется и при назначении казни не прибавлены слова «безо всякия пощады».

II.Повешение. Это очень древний вид смертной казни, целиком перенесенный к нам из Византии. Первая, появившаяся в русском светском законодательстве, санкция смертной казни, именно в Двинской уставной грамоте 1398 г., назначает повешение за третью кражу; Губной селам Кириллова монастыря, данный в 1549 г., определяет туже казнь для воров и разбойников, предписывая вешать преступников на тех самых местах, где они будут захвачены. Уложение 1649 г. назначает повешение за измену ратных людей. Новоуказные статьи определяют за его разбой и татьбу. Со второй половины XVII века упоминается квалифицированный вид ее: повешение на железном крюке за ребро, которое являлось одною из самых жестоких казней; в «инструкции для искоренения разбойников».

III.Утопление. Этот вид казни применялся, главным образом, в тех случаях, когда экзекуция производилась массами. Так, в 1607 г. было утоплено, по повелению царя Василия Шуйского, до 4 тысяч мятежников: «пленных мятежников, - свидетельствует Масса, - каждую ночь выводили сотнями, ставили их в ряд и убивали как быков, ударяя дубиною по голове, а тела спускали под лед, Яузу». Равным образом и при царе Алексее Михайловиче казнь эта была применена к лицам, обвиненным за участие в бунте 1662 года: «Пущим (т. е. главным) ворам в ночи учинен указ, - пишет Котошихин: - завязав руки назад, посадя в большие суды, потопили в Москве реке».Мы знаем, наконец, что в эпоху дополнительных к Судебнику указов, утопление, - вместе с собакою, петухом, ужом и котом, - назначается за отцеубийство и матереубийство; быть может, это именно та «смертная казнь безо всякия пощады», которая назначается за то же преступное деяние в Уложении 1649 года.

IV.Четвертование. Казнь эта заключалась в том, что преступнику отрубали все четыре конечности, а в заключение голову: «Живого четвертуют, а потом голову отсекут», - говорит Котошихин, описывая этот вид казни. Четвертование преимущественно назначалась за государственные преступления, в особенности же за самозванство. Указание на применение этой казни дошло до нас еще от XV-го века: в 1497 году были четвертованы в Москве, по повелению в. к. Иоанна III, сторонники сына его Василия. Четвертованием был казнен в первой половине XVII века самозванец Анкудинов (лже-Шуйский); этой же казни был подвергнут Стенька Разин – «в Москве живой рассечен». Четвертование считалось одною из самых позорных казней; известный А. А. Матвеев, рассказывая о совершении ее над полковником Яковым, говорит, что его «выведши на красную площадь, четвертовали воровскою казнью ругательски».

V.Залитие горла расплавленным металлом. Указания на применение этой казни, совершавшейся исключительно над фальшивыми монетчиками, дошли до нас еще от XVI века, а в окружной грамоте 1637 года прямо говорится: «в прежних летех, при прежних великих государях, таким ворам заливали теми их воровскими деньгами горло». Мы уже знаем, что в 1672 году эта казнь была заменена отсечением у преступников обеих ног и левых рук.

VI.Окапание заживо в землю. Эта ужасная казнь назначалась за преступление специфического характера – мужеубийство. Внешняя форма совершения этой казни Уложением 1649 г. не определяется, но она известна нам из свидетельств Котошихина, Корнилия Бруина и других современников. Осужденная за мужеубийство зарывалась живою в землю, по плечи, с завязанными за спиною руками. В подобном положении несчастную оставляли до тех пор, пока она не умирала от голода и жажды, причем приставлялась к ней стража, которая обязана была наблюдать, сто бы никто не давал осужденной пищи или питья; прохожим дозволялось только бросать деньги, которые и потреблялись на покупку ей гроба и свечей. Пока окопанная оставалась жива, к ней приходил духовник, который преподавал ей напутствие и молился за нее при зажженных восковых свечах. По словам Котошихина, смерть при казни через окапание наступила на второй или третий день, но имеются достоверные случаи, в которых страдания осужденной прекращались лишь на 7-й, 8-й и даже 12-й день, а во одном случае окопанная умерла лишь на 31-й день казни. В течении второй половины XVII века смертная казнь через окопание то отменялась, с заменою ее другими видами смертной казни, то вновь восстанавливалась. Во всяком случае, окопание в землю пережило эпоху новоуказных статей: имеются случаи применения этой казни в 1702, 1730 и даже в 1740 годах.

VII.Посажение на кол. Эта казнь, подобно четвертованию, применялась, главным образом, к бунтовщикам и «воровским изменникам»; имеется случай совершения ее над атаманом воровских казаков еще в 1598 году. В1606 году казнь эта совершена под мятежником Аничкиным, а в 1614 году над Заруцким, известным сообщником Марины Мнишек. Казнь эта была в высшей степени мучительна: от собственной тяжести тела казнимого, кол медленно проникал во внутренности его и выходил наружу в грудь или между лопатками. Иногда, с целью усугубить мучения, на колу делались, невдалеке от его острого конца, особая перекладина, которая задерживала спускание по колу тела и тем самым на день или даже на два замедляла смерть, оставляя казненного в адских страданиях; иногда во время сидения преступника на колу производился ему последний допрос, а священник давал напутствие.

VIII.Колесование. Казнь эта заключалась в том, что осужденного распластывали на земле, лицом кверху, и затем раздробляли члены его колесом, с боку которого приделывался железный стержень. После казни колесо устанавливалось в горизонтальном положении, на шесте, и раздробленное, иногда еще с признаками жизни, тело казненного клали на него, что считалось увеличивающим позорность этой казни. Рассказывая в своих записках про казни мятежных стрельцов, Желябужский говорит, что «у них, за их воровство, ломаны руки и ноги колесами; и те колеса воткнуты были на Красной площади на колья, и те стрельцы положены были на те колеса и живы были немного не сутки, а на тех колесах стонали и охали». Казнь эта, вошедшая у нас в употребление не ранее концаXVII века, особенно часто применялась в царствование Петра I.

IX.Сожжение заживо. Это – специфический род смертной казни за преступления против веры и за поджог. Преступников сожигали или на обыкновенном костре или на деревянном срубе, иногда предварительно заключив в железную клетку. Сожжение является видом смертной казни, уже довольно рано практиковавшимся у нас в преступлениях против веры; случаи применения его в XIII – XV веках были выше указаны нами (см. стр. 27 – 28). Ряд свидетельств о применении этой казни имеется, далее, от XVI, XVII и первой половины XVIII веков. В 1684-м году состоялся указ, в силу которого предписывается хватать тех, кто не ходит в церкви, не бывает у св. причащения и не пускает к себе в дом священников – и подвергает таких людей пытке; кто окажется при этом нераскаянным грешником – сожигается. Во второй половине XVII-го века сожжение особенно часто применялось в виде наказания за упорство в «старой вере»; по свидетельству известного протопопа Аваакума, сожжение раскольников, - казнь, постигшая и самого Аваакума, - широко практиковалась в его время: около 1667-го года в одной Казани было сожжено до 30-ти человек их. Иногда рассматриваемый нами вид смертной казни квалифицировался сожжением по медленном огне, в отдельных случаях граничившим с буквальным копчением преступника. В 1701 году таким именно образом казнены были, за распространение возмутительных «тетрадей» о Петре I, Гришка Талицкий и его сообщник Савин; в синодском указе по этому поводу открыто сказано, что Талицкий во время «казни, копчением творимой, не стерпя того, покаялся». Обоих осужденных, по свидетельству Штраленберга, в течении 8-ми часов окуривали едким составом, от которого у них вылезли все волосы на голове и бороде и все тело медленно таяло, как воск; в конце концов их истаявшие тела были сожжены вместе с эшафотом.

Такова мрачная и тяжелая картина смертных казней конца XVII-го и начала XVIII-го веков, - эпохи, в которую идея устрашения достигла своего апогея в карательной системе уголовного законодательства, а еще более – в уголовной практике. Не довольствуясь ужасами этих разнообразных видов смертной казни, практика еще усугубляла их квалификациею, стремясь придать им как можно боле устрашительный характер. Самую экзекуцию обставляли возможно большею гласностью и публичность, устраивая торжественные процессии к месту казни, а трупы или части тела казненных выставлялись на месте казни, с тем что бы вид казненных производил на прохожих устрашительное впечатление. Иногда казненные подолгу оставлялись на виселицах, на колу, или на колесе; при четвертовании отрубленные члены выставлялись в разных концах города или прибивались к деревьям, по дорогам, а голова казненного водружалась в публичном месте, воткнутую на кол; имеется пример, в котором две женщины, казненные окопанием в землю, были после смерти еще повешены верх ногами на виселице. Конец XVII века дает нам даже случай совершения казни над трупом. В 1696 году, по приказанию Петра I, совершена была казнь над умершим за 13 лет перед тем боярином И. М. Милославским; тело умершего было извлечено из могилы и отвезено на тележке, запряженной шестью свиньями, в Преображенский приказ, где оно было облито кровью казненных преступников, а затем рассечено на части. Нередко тела казненных отдавались на съедение собакам. Так, труп казненного Стеньки Разина был, по свидетельству современника, «псам на съедение отдан»; равным образом и Никита Пустосвят был «главосечен и в блато псом на снедь». Иногда «заплеченные мастера», т. е. палачи, еще и от себя усугубляли отвратительный характер казней. Так, когда веревка, на которой при царе Василие Шуйском повесили самозванца лже-Петра, оказалась слишком толстою и петля не могла затянуться, тогда палач, взяв дубину и стоявшего по близости мужика, разможжил ее повешенному голову. Через несколько лет совершали такую же казнь над четырехлетним «паньи Маринки проклятым сынком»; ребенок был легок, мочальная петля не затянулась и несчастный, полуживым, оставлен, в метель и стужу, мученически умирать на виселице…[16]

Уложение 1649 года и новоуказные статьи знакомят нас и с некоторыми обрядностями, которыми сопровождалось «вершение», т. е. экзекуция, исполнение смертного приговора над осужденным. Уложение предписывает сажать приговоренного к смерти преступника на шесть недель в так называемою «покаянную избу», где он должен был принести покаяние и приготовиться к смерти; только по истечении этого покаянного срока могла быть совершена над ним экзекуция. По новоуказным статьям 1669 года[17], покаянный срок уменьшен до 10 дней, из которых 7 дней назначались для поста, два дня на исповедь и принятие св. тайн, а на десятый день наступало исполнение приговора, если только этот день не выпадал на воскресенье или на день царского поминания: в эти дни совершение смертных казней не допускалось. Казнь беременных женщин отлагалась до разрешения их от бремени. Экзекуцию (вершение) предписывается совершать, по возможности, на самом месте совершения преступления, но, во всяком случае, в городе или селении, а не в пустом, нежилом, месте. Это требование вполне соответствует устрашению, как главной цели, которую преследует собою наказание конца XVII века.

В таком положении передан был Московским государством вопрос о смертной казни XVIII-му веку, первая четверть которого ознаменовалась Петровскими реформами.

Переходя к эпохе Петра I, скажем предварительно несколько слов об общем характере уголовных законов его. Основная цель, преследуемая уголовными законами Петра I – это стремление заставить подданных безусловно повиноваться царской воле, царскому приказанию, иначе говоря – цель дисциплинарная, цель, которая до известной степени, как мы это видели, дает себя заметить уже в указах второй половины XVII века. На первом стоит здесь не субъективная сторона преступного деяния, т. е. не интенсивность злой воли, высказывавшейся в правонарушении, и не объективная сторона его, в смысле количества зла, причиненного преступным деянием, - но на первом плане стоит в петровском уголовном законе ослушение указа, царского повеления, которое и наказуется. Отсюда неумолимая строгость петровского уголовного законодательства. Уголовные законы Петра I облечены суровою, железною силою, вполне соответствующе. И железной воле Преобразователя России.

В только что указанном характере уголовного законодательства Петра должны мы икать объяснения тому, невольно бросающемуся в глаза, явлению, что уголовные законы его нередко карают, в качестве преступлений, проступки чисто дисциплинарного характера. Каторга и конфискация всего имущества грозят, например, мастеру, выдавливающему обувь из плохой кожи; смертною казнью «без всякой пощады» угрожается за утайку душ при народной переписи; «лишение живота» грозит дворянину за неявку его в Петербург или Москву на смотр; смертною казнью за срубку дуба в заповедном лесу, за медленность в следовании почт, за нерадение в отправлении дел должностным лицам и т. д.[18] «Быть оному лишенному живота, яко ослушнику царского указа» - вот довольно обыкновенная формула карательной санкции петровского уголовного закона.

В связи с только что указанным воззрением петровского законодательства на преступление и наказание, стоит и чрезвычайная жестокость его. Чем суровее наказание – тем считается оно скорее и вернее достигающим цели; часто наказание значительно превышает собою то зло, которое причинено преступным деянием. Отсюда уже a priori может быть выведено заключение, что от уголовного законодательства Петра I мы не только не вправе ожидать смягчения той суровой, той устрашительной системы наказаний, которая была остановлена ему в наследие от эпохи Уложения и Новоуказных статей, но что мы должны ожидать от петровской эпохи еще большего развития идеи устрашения. Так оно и было на самом деле: переданная по инерции первой четверти XVIII-го столетия, идея устрашения встретила здесь почву, на которой и развивается до крайних пределов, далеко оставивших за собою уголовною практику второй половины XVII-го века.

Устрашительный характер петровского уголовного законодательства коренится, таким образом, в самых задачах указной деятельности его: не в меньшей степени коренится он и в главном источнике этого законодательства, в так называемом «Воинском Уставе» и «Воинских Артикулах» Петра I.

Известно, что Петра I настойчиво занимала мысль об издании нового уложения, которое должно было бы заменить собою Уложение царя Алексея Михайловича, уже подавленное массою новых узаконений, появившихся после его обнародования, и во многих отношениях не удовлетворявшее тем требованиям, которые предъявлять к жизни царь-преобразователь. Известно также, что цель эта Петром I достигнута не была, как не была она достигнута его преемниками, не смотря на длинный ряд попыток в этом направлении, предпринимавшихся вплоть до издания Свода Законов Российской Империи в царствование императора Николая Павловича. Тем не менее, при Петре I появились своды уголовных узаконений, заимствованные из западноевропейских законодательств; это – Воинский Устав, с Воинскими Артикулами и Кратким изображением процесса (1716 г.), и Морской Устав (1720 г.). Как показывают уже самые наименования этих сводов – они предназначались для судов специальных, военных и морского, но за отсутствием обще-уголовного кодекса, повелено было и гражданским судам руководствоваться содержащимися здесь нормами, и, таким образом, эти уставы, в особенности первый из них, т. е. Воинский Устав с Воинскими Артикулами, становится источником обще- русского уголовного права и ложится в основу дальнейшего развития уголовной практики.

Здесь не место затрагивать вопрос о происхождении и источниках Воинского Устава и Воинских Артикулов; эта задача прекрасно выполнена в ряде специальных монографий по этому предмету П. О. Бобровского. Заметим лишь, что суровый и устрашительный характер русского уголовного права XVIII-го столетия в значительной степени обуславливается самыми источниками, из которых почерпнули свое содержание эти памятники петровского уголовного законодательства. Воинский Устав и Воинские Артикулы предназначались для военных судов, а в сфере военного режима устрашение почиталось, в то время, лучшим средством водворения в войсках дисциплины. Таким образом, в этих памятниках проникает к нам третье иноземное влияние на русское уголовное право; это – влияние западноевропейских, в ту пору крайне суровых, военных законов; первыми двумя влияниями явились, как мы это уже знаем, Кормчая книга (византизм) и Литовский Статут. Для иллюстрации сурового характера петровского законодательства, навеянного западноевропейским военным правом, укажем хотя бы на узаконения о поединках, в силу которых даже тела лиц, убитых на дуэли, наказываются повешением их за ноги, или на целый цикл уголовных санкций, построенных на почве суеверия и инквизиционного режима той эпохи; Воинские Артикулы предусматривают, например, возможность непосредственных сношений с сатаною, наказуемых сожжением, если виновный не даст торжественного объекта прервать союз с адом, - категорическая форма преступлений против веры, неизвестная даже Уложению царя Алексея Михайловича. Насколько сильно было сознание необходимости устрашительных наказаний в начале XVIII-го века, можно видеть из двух воинских уставов, составленных у нас еще до появления Воинского Устава 1716-го года. Это – «Уложение или право воинского поведения генералов, средних и меньших чинов и рядовых солдат» (1701 – 1705 г. г.), составленный для армии князя Меньшикова. Оба памятника, представляющие собою компиляцию и переработку из западноевропейских юридически сборников, отличаются необычайно суровым характером. Достаточно будет сказать, что «Уложение» Шереметева из 81-го преступления, в нем предусмотренного, карает смертью 52; «Артикул» кн. Меньшикова назначает 41 раз смертную казнь из 65-ти карательных санкций, в нем фигурирующих[19].

После всего сказанного мы не должны удивляться тому, что в уголовном законодательстве Петра I смертная казнь продолжает сохранять преобладающее значение и что область применения ее еще более расширяется здесь, сравнительно со второю половиною XVII века. Так, по Воинскому Уставу 1716-го года, смертная казнь назначается в 122-х случаях, т. е. вдвое чаще Уложения 1649 года, назначающей ее приблизительно в 60-ти случаях. Справедливо замечает поэтому г. Филиппов, что если мы примем во внимание это количество санкций смертной казни, приходящееся на 200 артикулов Воинского Устава – в таком случае этот законодательный памятник предстанет перед нами во всей своей кровавой жестокости, далеко оставляющей за собою суровое Уложение царя Алексея Михайловича[20]. В эпоху Петра I продолжают свое применение все те виды смертной казни, которые уже известны нам из уголовной практике эпохи новоуказных статей, но Воинский Устав 1716-го года присоединяет к ним еще новый вид – расстреляние или «аркибузирование», назначаемое в преступлениях воинских, и санкционирует два другие вида смертной казни – колесование и четвертование, применявшиеся на практике еще раньше, но теперь впервые получающие законодательное признание.

Обращаясь к более детальному рассмотрению уголовного законодательства Петра I, мы найдем, что оно санкционирует смертную казнь в следующих разрядах преступных действий:

I.В преступлениях против веры. Известно, что широкий круг преступлений этого рода впервые выдвигается в светском законодательстве Уложением царя Алексея Михайловича. К преступным деяниям, предусмотренным этим законодательным памятником, Воинский Устав присоединяет еще веру в возможность союза с дьяволом; он верит, например, в возможность заговорить ружье, в возможность непосредственных сношений с адом, с целью причинения вреда другим людям, грозя за эти преступные деяния сожжением. Богохуление влечет за собою смертною казнь, с предварительным прожжением языка раскаленным железом. К преступным деяниям этой категории может быть отнесена и лжеприсяга. При значительности последствий от него, это преступление карается смертью; при незначительности последствий оно наказывается отсечением двух пальцев и каторгою.

II.В преступлениях политических. Уложение 1649-го года уже знакомо с обширною системою преступных деяний этого рода, причем в этом кодексе впервые возникает понятие преступлений против Величества, караемых смертною казнью. Воинский Устав 1716-го года идет в этом отношении еще дальше Уложения: «Кто против Его Величества особы, - говорить 20-й артикул этого памятника, - хулительными словами погрешит, его действия и намерения презирать и непристойным образом о том рассуждать будет, имеет живота лишен быть и отсечением главы казнен». Нововведения Петра I вызывали в народе не мало толков, не всегда для них благоприятных, - и вот этот артикул открывает широкую возможность подведения под понятие оскорбления Величества всякого мнения, несогласного с предначертаниями Преобразователя; появляется масса злоупотреблений на этой почве, в особенности благодаря знаменитому «слову и делу», дававшему возможность оговорить кого угодно в государственном преступлении. Лице, против которого выкрикивалось «слово и дело», немедленно задерживалось и препровождалось, в Петербурге – в Тайную Канцелярию, в Москве – в Преображенский приказ, где арестованный, под влиянием жестоких пыток, нередко винился в таких деяниях, которым никогда даже и не был причастен. Скоро доносы развились до такой степени, что Петру I пришлось принять меры к их ограничению: так, было узаконено, что доносы на ли имя государя, через дежурного у дворца офицера, могут быть делаемы только против так называемых «первых двух пунктов», т. е. в случае злоумышлений на государево здоровье, бунт и измену. К политическим преступлениям может быть отнесено и предусматриваемое Воинским Уставом непочтительное обращение с царским указом или с повелением – «кто явно прибитые указы или повеления нарочно и нагло раздерет, отбросит или вычеркнет»; виновный в таком деянии подлежит, если будет доказана его злонамеренность.

III.В преступлениях против государственного фиска. Здесь мы поставим на первом месте изготовление фальшивой монеты, влекущее за собою смертную казнь, в более важных случаях преступлений этого рода квалифицируемую в сожжение; мы имеем указания, что и при Петре I фальсификаторы денег казнились, как и в эпоху Уложения 1649 г., залитием горла расплавленным металлом, о чем свидетельствует указ 5 февраля 1723 г., предписывающий отсекать «для скорой смерти» головы тем из подвергающихся этой казни преступникам, которые не сразу умрут после экзекуции над ними. Затем к этой же группе преступных деяний относится растрата или утайка казенных денег, караемые повешением; к этой же казни присуждаются и недоносители в делах этого рода.

IV. В преступлениях против жизни. Уголовное законодательство Петра I, оставаясь на почве Уложения 1649 г., карает всякое умышленное убийство – смертной казнью, но за убийство неумышленное понижает наказуемость до простого денежного штрафа; смягчается также неумышленное убийство жены и детей, совершенное при их наказании. Мы имели случай видеть, при обозрении видов смертной казни в период ново указанных статей, что в эпоху Петра I-го практиковалось и окопание в землю за мужеубийство; отдельные случаи этой жестокой казни простираются даже до 1740-го года. К рубрике преступлений против жизни должны быть отнесены и впервые появляющаяся теперь в русском законодательстве определения Воинского Устава о поединках, дуэлях, в котором этот памятник относится в высшей степени строго, что явилось отражением строгости к дуэлям тех западно-европейских источников, из которых Воинский Устав черпал своё содержание: состоявшаяся дуэль, хотя бы в результате её не было ни смертного исхода, ни нанесения раны, влечёт за собой позорную казнь через повешение как для обоих противников, так и для их секундантов; даже убитый на дуэли не избегает казни – его мертвого вешают за ноги. Впервые появляется при Петре I в русском светском законодательстве и определение посмертных наказаний за самоубийство. Воинский Устав различает самоубийство, совершенное при здравом уме, от самоубийства, совершённого в болезненном психическом состоянии; в первом случае труп самоубийцы волочится палачом по улицам, после чего его бросают « в бесчестном месте», во втором случае он лишается христианского обряда погребения. Воинский устав предусматривает и покушение на самоубийство. Если солдат покусится на самоубийство «от мучения, досады или в беспамятстве»- он с бесчестием изгоняется из полка; если он покусится на него без этих смягчающих вину обстоятельств, его ждёт смертная казнь.

V. В преступлениях против чести. Уголовные законы Петра I не налагаются непосредственной санкцией смертной казни за преступления этого рода, но в Воинском Уставе содержится определение, в силу которого лицо, обвиняющее кого либо в деянии, несовместном с понятием чести, подлежит тому самому наказанию, которому бы подлежал бы оговорённый в том случае, если бы обвинение оказалось справедливым. Очевидно, что и на этой почве могли являться случаи, хотя, быть может, и редкие, присуждения смертной казни.

VI. В преступлениях плотских. Воинский Устав относится крайне строго к преступлениям этого рода. Прелюбодеяние, блуд, кровосмешение, многобрачие, похищение и изнасилование женщин, мужеложство и скотоложство – все эти преступные деяния влекут за собой смертную казнь, во многих тяжких случаях заменяемых или каторгой, или телесным наказанием. Впрочем, суровое наказание за обыкновенное прелюбодеяние смягчается, если уличённая в них сторона докажет, что она «в супружестве способу не может получить телесную охоту утолить».

VII. В преступлениях против собственности. Здесь главное место занимает поджог, за который как и в Уложении 1649 г., назначается смертная казнь через сожжение, если будет доказана умышленность деяния. Далее следует разбой и грабёж –»кто людей на пути и улицах вооружённой рукой нападёт и оных силой ограбит или побьет, поранит и умертвит, или ночью с оружием в руках ворвётся и проч.»; за этого рода преступления присуждается колесование, с последующим наложением на колесо тела казнённого. При определении наказании за простую кражу(татьбу) Воинский устав различает кражу крупную на сумму свыше 20 рублей, и кражу мелкую, на меньшую сумму. Крупная кража, т. е. кража на сумму свыше 20 рублей, а равно кража хоть и мелкая, но совершённая в четвёртый раз, затем всякая кража во время наводнения или пожара, кража из казённого цейхгауза, у своего господина, у товарища или на караул, если цена покраденного даже и незначительна – угрожается смертной казнью через повешение. Таким образом, устанавливается здесь целый ряд краж квалифицированных. Мелкая и неквалифицированная кража карается: в первый раз – прогнанием шесть раз сквозь полковой строй шпицрутенами (кара, впервые вводимая Петром I), во второй раз – тем же наказанием, но в двойной мере, в третий раз – урезанием носа и ушей и ссылкой в каторгу; за четвёртую казнь назначается, как сказано выше, смертная казнь. Воинский Устав предусматривает и другие квалифицированные виды кражи: святотатственная кража из церкви («храмская татьба» XV – XVI веков) влечёт за собой смертную казнь путём усекновения головы. В качестве воров обсуждается и одинаковую с ними кару несут лица, утаившее находку и не объявившие о ней по начальству.

Такова была суровая устрашительная система казней, установленная законодательством Петра I. В только что сделанной нами очерком санкций смертной казни мы далеко не исчерпали всех случаев её, фигурирующих в Воинском Уставе и в указной деятельности той эпохи. Если мы примем во внимание «прогнание шпицрутенами сквозь строй», -наказание весьма обыкновенное в Воинском Уставе и нередко имевшее смертельный исход, -в таком случае нам придётся ещё более расширить круг смертных казней, применявшихся в царствование Петра I.

Любопытно, что, на ряду с этой мрачной устрашительной системою, на ряду с этим кровавым господством смертных казней, в царствование Петра I видим мы и попытку ограничения ужасов уголовной практике той эпохи. 5 февраля 1705 года состоялся из Преображенского приказа именной указ, которым предписывается колодников, находящихся в ведомстве этого приказа и которые впредь попадут в его ведомство – за татьбу, разбой и «во всяких воровствах, кроме смертного убийства и бунтовщиков» смертью не казнить, но наказать жестоко кнутом и запятнав, ссылать во вьючную каторгу[21]. Попытки ограничения в первые годы XVIII столетия применения смертной казни усматриваются и из некоторых других указов 1703 т 1704 годов[22]. Вообще, нельзя не принять предположения г. Филиппова, что фактическое применение смертной казни было поставлено в несравненно более тесные рамки сравнительно с тем, почти безграничным, простором, который предоставляется этому виду кары Воинском Уставом и указною деятельностью первой четверти XVIII века; что «за исключением таких событий, как стрелецкий или булавинский бунт, таких деяний, как государственные преступления, особенные злоупотребления по службе, разбойничество и убийство – смертная казнь, обычно, заменялась каторжную работой»[23]. Но, само собой разумеется, сто и в пределах этих фактических ограничениях, оставалось ещё очень и очень много простора для кровавой практике «профосов» (палачей) и мастеров заплечного дела.

В таком мрачном положении стоял в России вопрос о смертной казни к концу второй четверти XVIII столетия, когда возникает в наших правящих сферах начало реакции против злоупотребления этим ужасным видом уголовной казни.

Но прежде, нежели перейдем к рассмотрению этого светлого луча в истории русского уголовного законодательства, отмечающего особый поворот этого последнего от системы устрашительной к системе исправления – скажем несколько слов об отношении к казням, в пору господства устрашения, как общества, так и самих осуждённых.

Публичные казни были явлением настолько обыкновенным в Московском государстве и в начальную пору Петербургского периода; общество того времени настолько пригляделось и привыкло к почти ежедневным зрелищам «вершений» и «нещадных» наказаний кнутом, батогами и шпицрутенами, что нервы его перестали воспринимать протрясающее впечатление этих «позорищь», а следовательно и вид смертных и телесных экзекуций перестал достигать той главной цели, которая преследовалась ими – то есть цели устрашения. Казни сделались явлением совершенно обыденным, представлялись, по выражению проф. Сергиевского – «необходимой частью ежедневной государственной администрации». Не мало способствовала этому и простота нравов лобного места, которою невольно поражались иноземцы. Казнить преступника, поглазеть от безделья на экзекуцию, быть даже самому казнённым – всё это не представляло собой ничего выдающегося на сером фоне нормального течения жизни. Казни никого не трогали, никого не поражали, -до такой степени было общество деморализовано, устрашительною системою уголовных кар, уже неспособных отвечать даже той основной задаче, во имя ложных интересов которой были они усвоены законодательством и практикой![24]

Поражались иностранцы, посещавшие старинное отечество наше, и тою легкостью сердца, с какой относились к казням сами осуждённые. Они шли под топор, под колесо, в петлю, в сруб или на костёр с той же безмолвной покорностью, с какой пошли бы на вражеский строй или на всякую другую службу государству. «Русские ни во что не ставят смерть и не боятся её,- пишет англичанин Перри в своих записках о России при Петре I.-Когда им приходится идти на казнь, они делают это совершенно беззаботно»… «Стрельцы сотнями шли на казнь, не связанные и не скованные, говорит другой современник, Гордон, рассказывая про знаменитые стрелецкие казни, - шли спокойно, сами всходили на лестницу к виселицам, прощались с народом, сами спускали с себя саванны, надевали на шеи петли и – бросались с подмостков». Третий современник, Коллинс, также утверждает, что приговорённые к повешению, всегда сами надевают на себя петли и сами сбрасываются вниз. Корб рассказывает поразительный факт самообладания осуждённого на казнь. Присутствуя на массовой казни мятежных стрельцов, царь стал слишком близко к одной из плах: «Отойди, государь, мне здесь лечь надо!» - заметил царю осуждённый, которому нужно было класть голову именно на эту плаху. Берхгольц был свидетелем того, как один парень, подвергшийся колесованию, вынул с большим трудом из колеса раздробленную руку, утёр себе ею нос и спокойно снова положил её на прежнее место; затем, увидав, что колесо запачкано им кровью, он снова вытащил раздробленную руку и отёр рукавом запачканное место[25].

Таковы были результаты, к которым привело беспощадное господство устрашительных наказаний. Смертная казнь получила характер заурядной, никого уже не устрашающей кары, и борьба государства с «лихими» и, «воровскими» людьми, с «ослушниками» и «непочитателями» царских указов – принимало всё более и более острый характер, вызывая новые строгости, новые меры устрашения, только деморализовавшие общество, но уже бессильные повлиять на уменьшения в народе преступности.

Но пора нам отдохнуть от такой тяжёлой, кровавой картины казней, которая развернулась перед нами на почве уголовного законодательства и уголовной практике эпохи господства устрашительной системы наказаний.

Отметим, в заключение, что, не взирая на всю беспощадную жестокость и «чудовищную кровожадность и свирепость»,-как выразился Строев,- памятников законодательства той эпохи, все историки русского уголовного права единодушно сходятся в том положении, что все эти ужасы бледнеют перед теми неистовствами уголовного правосудия, которые по выражению проф. Дитятина, в государствах Западной Европы, заливали потоками крови весь XVII.

Профессор А. Ф. Кистяковский приводит в своём исследовании «О смертной казни» ряд данных о количестве жертв, казенных в Германии и Франции в XVII и XVIII столетиях, перед которыми совершенно стушёвываются известные нам цифры казнённых за то же время в России. Профессор Н. С Таганцев замечает, что, не смотря на частую санкцию смертной казни, «Уложение 1649 года, сравнительно с одновременными ему западными кодексами, представляется мягкосердечным». На сколько суровым является западно-европейское уголовное право, это видно из всецело построенного на нем нашего Воинского Устава 1716 года, который по выражению г. Таганцева, своей жестокостью «далеко оставляет за собой Уложение царя Алексея Михайловича». Профессор Н. Д. Сергиевский говорит, что хотя «грубы и жестоки были формы смертной казни в Древней России, но до такого разнообразия и утончённости способов лишения жизни преступников, до таких сложных приспособлений к увеличению страданий преступника, какие мы находим в Западной Европе, наше отечество все таки никогда не доходило». « Нельзя не сказать, поскольку дело идёт о постановлениях нашего законодательства (Соборного Уложения и указов), что последнее, по сравнению с западно-европейским, отличалось большей простотой и гуманностью» говорит проф. А. Филиппов, новейший исследователь в области истории русского уголовного права[26].

Являясь вполне солидарным с взглядами указанных выше авторов на характер старого русского уголовного права, в сравнении с современными ему уголовными кодексами западно-европейскими, профессор М. Ф. Владимирский –Буданов весьма основательно отмечает тот факт, что в весьма многих случаях смертные приговоры не приводились на Руси в исполнение «в силу древнего права печалования, одного из драгоценнейших прав православного духовенства, которым оно и пользовалось постоянно» освобождённый от смерти по такому ходатайству обыкновенно пожизненно заключаем, был в монастырь»[27].

Если мы прибавим к этому право помилования,- которое особенно часто практиковалось в виду каких либо торжественных событий в царской семье или в общей государственной жизни, а также и в виду принесённого преступником чистосердечного покаяния, в таком случае мы будем иметь перед собой все, правда, немногие, условия, которыми смягчались на Руси ужасы устрашительной карательной системы XVII и первой четверти XVIII веков.

[1] Судебник 1497 года: статьи 8, 9; Судебник 1550 года: статьи 59, 61 (по изданию в «Хрестоматии по ист. русск. права» М.Ф. Владимирского-Буданова).

[2] Судебники: 1497 г., ст. 8; 1550 г., ст. 59.

[3] Судебники: 1497 г., ст. 10 и 11% 1550 г. ст. 55 и 56.

[4] Мы вполне присоединяемся к толкованию проф. М.Ф. Владимирского-Буданова, что статьи судебников 9-ая (1497г.) и 61-ая (1550г.) едва ли выражают точную мысль законодателя, так как прибавка в этих статьях слов: «ведомому лихому человеку» - не дает объяснения мотиву появления этих статей в виду статей 8-й (1497 г.) и 59-й (1550г.), обобщающих наказуемость ведомых людей, вообще. На эту мысль наводит и статья 7-я Псковской Судебной Грамоты, легшая в основу статей 9-й и 61-й Судебников. Весьма вероятно, что слова «ведомому лихому человеку» являются здесь не определительными по отношению к предыдущему перечислению преступников, но сами входят в это перечисление, являясь повторением в трех словах статей 8-й и 59-й. При этом придется допустить весьма последовательное, уже само по себе, объяснение, что все виды преступлений, перечисленные в статьях 9-й (1497г.) и 61-й (1550г.), караются смертною казнью будучи совершенными и не ведомыми лихими людьми, как преступления квалифицированные (см. «Хрестоматию по ист. рус. права» проф. Владимирского-Буданова, примечание к ст. 9-й Судебника 1497г.).

[5] Подробности вопроса об участии старой русской земщину в суде изложено в моей статье «Русский суд и его земские начала», помещенной в №№ 212, 214, 216, 218 и 221 «Казанского Биржевого Листка» за текущий год.

[6] Уставная книга Разбойного приказа, статьи 10, 30-35, 37-39 (в «Хрестом. по ист. рус. права» проф. Владимирского-Буданова, вып. III).

[7] «Архив исторических и юридических сведений» Н.В. Качалова, кн. II, полов. 1-я; «Хрестоматия» М.Ф. Владимирского-Будагова, III, стр. 82-89 (изд. 1875 г.), статьи 15-20.

[8] Ерлыков: «Сличенный текст губных грамот», статья XII.

[9] Н.Д. Сергеевский: «Русское уголовное право», стр. 106.

[10] Н.Д. Сергеевский: «Наказание в русском праве XVII века», стр. 90.

[11] Интересно, что здесь суровость кары мотивируется, исключительно, целью нравственности и устрашения: «что бы, на то смотря, иные такова беззаконного и скверного дела не делали и от блуда унялися» (Улож. XXII, 26). Убийство родителями законных детей наказуется лишь годичным тюремным заключением и церковным покаянием, т.е. легче кражи, совершенной в первый раз (Улож. XXII, 3; XXI, 9).

[12] Назначая квалифицированную казнь за мужеубийство, Уложение обсуживает убийство мужем жены наровне с обыкновенным убийством.

[13] «Лекции по ист. рус. законодательства», стр. 687 (изд. 1879 г.).

[14] Полное Собрание Законов: №№ 105, 126, 163, 255, 334, 335, 383, 441 (п.100), 510, 772, 846, 1002, 1335.

[15] Н.Д. Сергеевский: «Наказание в русском праве XVII века», стр. 33-89.

[16] Источники приведенного нами очерка казней: Сергеевский: «Наказание в русском праве XVII века»; его же: «Смертная казнь в России в XVII и первой половине XVIII века»; Берхин: «Сожжение людей в России в XII-XVIII вв.» (Русск. Стар. 1885, т. 45); Филиппов: «О наказании по законодательству Петра В., в связи с реформою»; Котошихин: «О России в царствование Алексея Михайловича»,

[17] Полное Собрание Законов, № 441 (ст. 86).

[18] А. Филиппов: «О наказании по законодательству Петра Великого, в связи с реформою» (М. 1891), стр. 283-301.

[19] А. Филиппов: «О наказании по законодат. Петра В. и пр.», стр. 381 и след.

[20] Ibid., стр. 409, 455.

[21] Полное Собр. Зак., № 2026.

[22] Филиппов: «О наказании по зконодат. Петра В.», стр. 303-305.

[23] Ibid, стр. 301-307.

[24] Сергеевский: «Наказание в русском праве XVII в.», стр. 72-74.

[25] Ibid, стр. 75-77.

[26] Филиппов: «О наказании по зконодат. Петра В.», стр. 310, 278, 281, 456.

[27] «Обзор истории русского права» (изд. 1888 г.), стр. 304. На страницах 110-111 своего исследования: «Наказание в русском праве XVII в.» проф. Сергеевский дает указания на два факта такого рода.